«Четвертый Рим» и его обитатели. Очерк барнаульского литературного пейзажа.

Говоря о литературном пейзаже российской провинции, мы поневоле вступаем в область мифологическую. Уж слишком незначительно сегодня провинциальная литература влияет на окружающий ее мир, слишком незаметна она для невовлеченных в литпроцесс — это во-первых. Во-вторых, данное обстоятельство с необходимостью диктует повышение романтического градуса самооценки провинциального литератора. И какое ему теперь дело до географических ориентиров региона? Мы-то, допустим, знаем, что это Алтайский край — юг Западной Сибири, граничащий с Казахстаном на западе, Тывой на востоке, Горным Алтаем и Внутренней Монголией — на юге. Что столичный город Барнаул (около 700 тысяч жителей), в котором, собственно, и сосредоточена вся литературная жизнь края, более всего гордится двухэтажными (!) автобусами и устойчивым градоправлением. Литераторы же, не обращая на все это никакого внимания, делят и возделывают свое мифологическое поле. Каково оно в данном случае? «По предчувствиям моим Барнаул — Четвертый Рим!» — горячо воскликнул Андрей Вознесенский, побывавший на Алтае пятнадцать лет назад. Его можно понять: во время этого исторического визита группа молодых барнаульских поэтов объявила творца «Озы» ни много ни мало Папой российского авангарда. Процитированное послание Вознесенского своему «электорату» так и называется — «Барнаульская булла», и в нем содержатся все элементы для построения полноценного мифологического пейзажа названной местности. Тут и таинственная Шамбала, и гора Белуха, в непосредственной близости от которой должен свершиться Армагеддон, и Рерихи, эту самую Шамбалу в районе этой самой Белухи долгое время искавшие. Добавим для полноты картины Василия Шукшина (и, увы, Михаила Евдокимова), заселивших Алтай истинно духовными чудиками, а также Александра Еременко и Ивана Жданова, в чьих стихах родные просторы приобретают несколько сюрреалистическую окраску.

Последний по времени штрих был внесен, пожалуй, Эдуардом Лимоновым, посвятившим Алтаю и Барнаулу десяток ярких страниц в «Книге воды». Конечно, они неизбежно наводят местного читателя на обоснованные сомнения в точности описания Лимоновым парижских и нью-йоркских фонтанов, не говоря уже о таджикских арыках. Однако на очерченное мифологическое поле лимоновские заметки попадают идеально. Как известно, в горах Алтая Лимонов был арестован, и здесь мифология литературная переплетается с мифологией политической. Ибо для всякого, хотя бы мельком знакомого с реальным рельефом местности, обвинение Лимонова со товарищи в строительстве баз для нападения на Казахстан равно по степени фантастичности обвинению в строительстве тоннеля Бомбей-Лондон. Кто же заселяет сегодня литературный пейзаж Барнаула? Начнем с литераторов официальных. На Алтае действует отделение только одной из писательских организаций — Союза писателей РФ. Отделение СП РФ, получающее солидную дотацию от краевых властей, занимает двухэтажный особняк в центре Барнаула и издает сразу два литературных журнала, непритязательно именующихся «Алтай» и «Барнаул». Открыв любой из них, можно прочитать, например, такое:

По улицам белым-бело
От яблонь и цветущих вишней.
И стало праздничным село,
В нем все свои — никто не лишний!
(«Алтай», 2002, N 6, с. 124).

Костяк отделения СП составляют писатели старшего поколения, помнящие лучшие, то есть советские, времена. Сегодня, лишившись привычной миссии — охранять литературу от графоманов и идейно несостоятельных авторов, они заняты раздачей друг другу литературных премий (в урожайные годы их в крае вручается до десятка), а также азартными внутрицеховыми баталиями. Писательская организация носит имя Шукшина, который, кстати, при жизни не был напечатан на Алтае ни разу. Впрочем, в честь Шукшина назван и местный драмтеатр (в котором также не было осуществлено ни одной прижизненной шукшинской постановки), а кроме того — небывалый в истории случай! — железнодорожный вокзал в городе Бийске. Собственно же литературными делами сегодня на Алтае заправляет преимущественно поколение тридцатилетних, а также примыкающие к нему сорока- и двадцатилетние. Разница между этими поколениями заключается не столько даже в дате рождения — сорокалетние демонстрируют приверженность традициям модернистской метафизики, тридцатилетние активно описывают современность, а двадцатилетние пытаются разобраться в себе. (Кажется, впрочем, что такой расклад вполне традиционен, и от наличествующего на дворе тысячелетия не зависит).

Начнем с сорокалетних. Наибольшего признания за пределами Алтая из них добился драматург Александр Строганов. Когда-то в годы перестройки он, врач-психиатр, создавал в городе первые независимые театры, где пытался ставить собственные пьесы (написанные в обобщенном духе Беккета-Ионеско). Однако слава нашла Строганова куда позже. За последние несколько лет целый ряд его пьес был поставлен в различных театрах страны, в том числе (пьеса «Орнитология») — во МХАТе и Александринке. Сочинения Строганова на удивление мало связаны с нынешними реалиями. Они длинны, литературны и наполнены рассуждениями о вечном, включая смысл жизни и возможность загробного существования. При известном желании в этих образцах «большого модернистского стиля» можно увидеть следование чеховским традициям, не замутненным столичной суетностью. Это, очевидно, и привлекает режиссеров. Из прозаиков того же поколения можно выделить Людмилу Гаркавую, в 2002 году выпустившую в Барнауле книгу рассказов «Сцены из личной жизни». Здесь метафизика скрыта довольно тонким слоем провинциального быта, данного через череду ярких эпизодов-сцен. В развязке же пленка быта неизменно рассасывается, а голос автора, говорящий «скучно жить на свете, господа» или «несчастливые семьи несчастливы по-разному» и т.п., звучит отчетливо и недвусмысленно. Пожалуй, излишняя уверенность в артикулируемых истинах — это единственное, в чем пристрастный критик может упрекнуть ровную, мастерски исполненную прозу Гаркавой.

Зато книга Сергея и Ольги Бузиновских «Тайна Воланда» оставляет у читателя больше вопросов, чем ответов. Происходит это, кажется, помимо воли авторов. Дело в том, что объемный труд, вышедший в Барнауле нынешней весной, написан в жанре «всеобщая теория всего». Почти десять лет Бузиновские отыскивали тайные следы «прогрессоров», управляющих развитием человеческой цивилизации. В полном соответствии с отечественной «пантекстуальной» традицией данные поиски велись не где-нибудь, а в сочинениях российских авторов прошлого века — от Александра Грина и Алексея Толстого до Василия Аксенова и Виктора Пелевина. Точкой же наибольшей концентрации следов и проявления прогрессорской деятельности является упомянутый в названии роман Михаила Булгакова. В итоге получилась занятная и в чем-то убедительная смесь из литературоведения (авторы по образованию и роду занятий филологи) и эстетически интерпретированной «теории заговора». Повторимся — всех загадок авторы не решили, что заставляет публику (в зависимости от личных вкусов) подозревать их либо в тонкой игре, либо в боязни бросить луч света на «последние тайны». Такой вот получился нон-фикшн по-русски — принадлежащий все-таки больше словесности, нежели «попкорновым сериям» («Жгучие загадки Вселенной» и т.п.).

Среди тридцатилетних наиболее известен за пределами Алтая прозаик Владимир Токмаков (один из тех, кто венчал Андрея Вознесенского на папство). Его первый роман «Детдом для престарелых убийц» вышел в издательстве «Амфора» год назад. Токмаков — ярко выраженный представитель того течения в современной прозе, которое некоторые критики окрестили «новой искренностью». Нам же представляется, что это течение (представленное, в частности, Ильей Стогоффым) водрузило на щит несколько инфантильную сентиментальность. Эпиграфом ко всем сочинениям такого рода может служить иронический пассаж из известной песни рок-группы «Сегодня ночью»: «Мы безнадежно милы — кто здесь заплатит за нас?». Настойчивыми поисками желающих и могущих «заплатить за» занят и герой романа Токмакова. В полном соответствии с каноном направления данные поиски протекают в бандитских «малинах», роскошных офисах и наркоманских притонах, на фоне льющейся крови и скрежета зубовного. И, конечно, ни к чему хорошему подобные приключения не приводят — герой-страдалец лишается разума и гибнет для мира. Тридцатипятилетний автор, в отличие от своего персонажа, продолжает карьеру вполне адекватно — в конце 2003 года в «Амфоре» должен выйти второй его роман.

Из поэтов всех возрастов и полов на Алтае наиболее популярна Наталья Николенкова. Она стартовала рано — и в итоге уже несколько поколений начинающих поэтесс пишут здесь «под Николенкову». Это весьма соблазнительно, ведь рецепты успеха ее стихов кажутся очень простыми. Но, как водится, данная простота обманчива. Стихи Николенковой привлекательны прежде всего своеобразной интонацией автора, умеренно-сентиментальной и неожиданно мудрой одновременно. При этом философские максимы, озвучиваемые в стихах, могут быть банальны, а упоминаемые в больших количествах любимые авторы (Набоков, Виан, Пелевин) смущать своей неактуальностью. Парадоксальным образом дела это не портит. Вот пятистишие Николенковой из книги 2002 года «Карманная психиатрия»:

Жизнь угостит лимонадом, лимонным соком,
Будет нежна, как котенок, будет жестока,
Будет подарки дарить, воровать надежду,
Спросит: «Вам повторить?» — и нальет, конечно.
Выпей, выпей — иначе умрешь от жажды.

Почти 20 лет рука об руку с Николенковой существует как поэт Фарида Габдрапова. Как бы ни раздражало обеих литературных дам это вольное (поначалу) либо невольное (сегодня) соседство, факт остается фактом — обе части этой двойной звезды, не слишком схожие между собой, придают друг другу дополнительную привлекательность, друг друга оттеняя и дополняя. Движущей силой стихов Фариды является извечный конфликт, реализуемый то на уровне «душа-тело», то на уровне «вечное-преходящее», а то и вовсе «женскоемужское». При этом ценность стихам Фариды придается их «заземленностью», наполненностью реалиями окружающего быта, от которых хочется вырваться, да не получается. А потом понимаешь, что и в этом есть своя прелесть. Эта несложная истина, которую всякий человек однажды открывает для себя, обеспечивает стихам Фариды непреходящую популярность прежде всего в молодой аудитории. Вот стихотворение из последней книги Фариды, носящей вполне говорящее название «Слезы Коломбины, или Грамматика любви»:

Словно подрезали вену в холодной воде,
Пахнет весною и ветром, волей и влагой,
Миром, раскрытым на несколько светлых недель,
Сном предрассветным, далеким огнем и благом,
Белой бумагой, с которой бы жизнь начать,
Невыразимой, зовущей, весенней дрожью.
Дверь, от которой так долго не знали ключа,
Чуть приоткрылась и хлынул поток тревожный.
Скрытым движеньем в горячую кровь мою

Что касается поколения двадцатилетних, то, к сожалению, пока ярких, сформировавшихся имен здесь не появилось. Хотя — пишут, но мало и как-то заведомо промежуточно, без надежды найти свой стиль и свой путь. Исключение составляет, пожалуй, только 28-летний прозаик и поэт Дмитрий Латышев, активно присутствующий в барнаульском литературном пейзаже уже 10 лет. Если его старшие коллеги и многие сверстники в провинции, кажется, навсегда застряли в Серебряном веке, то Латышев сразу ориентировался на «медных» Константина Вагинова и Иосифа Бродского. Соседство, конечно, несколько странное, но, если вдуматься, отнюдь не парадоксальное. Впрочем, убедитесь сами:

Вода не видна в воде, Плывет — это правда.
Не пора ль уплывать?
Но другая ты лишена бессмертья.
Могу ли с тобой коротать,
То, что называют временем,
А летом — пляжем,
Для нас, бессмертных, бумажным.

Определенные надежды подают те, кому сейчас восемнадцать — девятнадцать лет — правда, на них (и видимо, это специфическая особенность местности) самое сильное впечатление оказывают радикальнейшие поэтические традиции «сибирского панка». Егор Летов для них что-то вроде Велемира Хлебникова и молодого Маяковского одновременно. Да и вообще — поэзия воспринимается старшими тинейджерами как нечто сопредельное рок-музыке, диджейским сетам, компьютерам, Интернету с его чатами и т.п. Они еще не решили, писать ли стихи, идти ли в рэперы — при том что в глубине души, как порой кажется, норовят пойти в банкиры: Конечно, далеко не все. Некоторые — в бомбометатели, но это отдельный разговор, к поэзии отношения почти не имеющий.

И уже в заключение — о фигуре, для провинциального пейзажа практически обязательной. О литературном подвижнике. В данном очерке в роли бескорыстного энтузиаста выступает 35-летний Вячеслав Корнев, доцент философии Алтайского госуниверситета, редактор и издатель литературного альманаха «Ликбез». В конце восьмидесятых группа студентов-историков издавала (перепечатывала на машинке в количестве трех экземпляров!) стебовый листок, содержащий преимущественно стилизованные «под Хармса» анекдоты из жизни Ленина и Дзержинского. Группа распалась, а листок вырос в типографски издаваемый альманах. О «концептуалистском» прошлом напоминало лишь название да художественные пристрастия редактора-издателя. Как бы то ни было, большинство авторов, упомянутых в настоящем очерке, либо дебютировали в «Ликбезе», либо напечатали в нем свои первые значительные вещи. В этом смысле роль «Ликбеза» для барнаульского литпейзажа переоценить сложно. Но к властям альманах (изначально бунтарский) как-то не пристроился, спонсорами остался невостребованным, и в итоге Корнев со товарищи, уставшие от бесплодных поисков средств, предприняли радикальное решение — ушли в Сеть. И теперь «Ликбез» — единственный на Алтае полноценный сетевой журнал со стопроцентным ежемесячным обновлением. Делается он по-прежнему на медные деньги, Корнев и прочие члены литбюро не получают ни копейки, но несмотря на это все-таки процесс идет! Свои новые стихи в первый номер сетевого «Ликбеза» (вышел в январе 2003 года) прислал сам Дмитрий А. Пригов, которому когда-то подражали начинающие концептуалисты.

Тут бы и закруглить наш очерк, посоветовав любознательным читателям набрать словосочетание «альманах «Ликбез» в любом интернет-поисковике, чтобы увидеть лица и почитать тексты всех тех, о ком шла речь выше. Но даже помещенные в Сеть, их произведения странным образом не становятся составляющими сетевой культуры, они по-прежнему замкнуты в собственном пространстве — что для авторских амбиций, конечно, обидно, зато для пейзажа приятно. Четвертый Рим никого так просто не отпускает!

Михаил Гундарин, "Знамя", N7, 2003 г. (источник - Информационный сервер "Банкфакс").

Перейти на главную